Игорь Павлюк


М Е З О З О Й

Роман

Часть первая

ГОНДВАНА

1. МИСТИЧЕСКАЯ ВСТРЕЧА С КУЦЕМ

– Просила тетя и я прошу... Дядя, не пришли бы вы завтра... копать могилу для моей мамы?.. – просил, словно приглашают на свадьбу, семнадцатилетний парнишка Андрей Наюк крестьян из своего села Гондвана.
Но никто не соглашался.
Миша Ленин сказал, что у него женщина «бремена», то нельзя могилу копать... Геник Грухалюв – что больной, Степа Гилышин, – что уже как раз на тот час в мельнице записан на «очиридь»... Словом, выходило, что в селе все калеки, неженатые, «бременнные» и очень занятые добыванием или молотьбой насущного... Поэтому женщину, учительницу начальных классов, которую все любили и уважали при жизни, казалось, не хотела принимать сырая земля. Хоть бери и сжигай, как предки-язычники делали.
Жестокая упряжь единобожья породила в душах жителей Гондваны еще больше суеверий, мифов, чем было богов, божков и божеств в мифологии далеких предков.
Андреева тетя – женщина с мужскими глазами, – которая уже давно жила в городе и почти не чувствовала неписаных законов села, не сдавалась:
– Не верю, Андрей! Не верю! Скажи, что магарыч будет, как надо. Иди. Ищи. – Сама же занималась суетно-печальными похоронными церемониями.
Первая сентябрьская влажность пронимала все сущее вокруг, а тронутую болью, шокированную душу просто сворачивала в сверхьгустую серебристую дырку – словно ядро атома урана.
Все ложилось спать.
Наюкова мама спала на широкой лавке в родительском доме вечным сном.
Наюк, рожденный в селе, кто воспринимал почти всех здесь как свою семью, не знал, куда идти. «Самому выкопать, что ли?» – уже подумалось ему. Он еще раз посмотрел на размытый черным вином ночи горизонт: взгляд зацепился за похожую на динозавра фигуру экскаватора между его селом Гондваной и соседским – Лавренцией.
Но самым странным было то, что «динозавр» мультипликационно наклонялся к низу, как будто ел... траву или пил кровь, ведь через красно-мистическое органическое стекло умирающего-воскресающего Солнца не разберешь – травоядное или плотоядное это чудовище.
Тело Андрея потянулось за его душой туда, в направлении Лавренции, и незаметное для самого себя встало перед огромным экскаватором, на котором самодельной кириллицей написано: «КАМАЦО».
Возле него стоял молодой, лет тридцати, мужчина с настоящей огромной сигарой в зубах. Его белые перчатки, белая рубашка, красный свитер и белые носки из-под остроносых туфель выдавали то ли местечкового аристократа, толи центрового пижона. Недоставало лишь крылатой шляпы и белого шелкового шарфа.
– Добрый вечер, – поздоровался Андрей.
– Привет, – ответил пижон, оценив явленный из толстого вечернего тумана объект. – Экскаваторщик. – Сказал так, будто бы должно было быть что-то такое... «авангард», «модернист»...
– Копаете?..
– Исследуем. Копаем.
– Ну-ну. А что?..
– Твердь. Твердь. Труба – наше дело.
– Мелиорация? Опять?..
– Вы что, не знаете?
– Что?..
Экскаваторщик ловко вскочил в пасть «динозавра» и достал отсюда газету «Независимость», где на первой странице под заглавием «Доброе дело» была информация: «Вчера глава райхосадминистрации Николай Дремлюга подписал соглашение с фирмой «Tigriss» (Тигрис) о газификации сел Гондвана и Лавренция до сентября 2003 года. По этому случаю состоялись торжества во Дворце спорта. Всего в районе уже проложено 700 километров газопроводов, а природным газом пользуются 77 населенных пункта».
– А на тебе! – прочитал заметку Наюк.
– О.
– А вы здесь что, мозолитесь?..
– Не то слово. Вкалую.
Внешний вид экскаваторщика, его манеры никоим образом не свидетельствовали о том, что он прирожденный, проделанный и запущенный трудяга «возле земли», ведь Наюк вырос с такими и слышал их своим крылатым позвоночником. И все-таки в этом «чужом» было что-то блестяще-бесхитростное, безумно-блаженное, даже киношное, легковлекущее. Поэтому Андрею не хотелось бросать странного экскаваторщика, а наоборот – потянуло открыть ему свою утомленную бессонную душу. Не для помощи, даже не для соболезнования, а так как-то – для проветривания:
– А я вот маму предаю земле... – сознался он. – Умерла. Обошел все село. Все заняты... Блуждаю вот.
– Беда, – остепенился аристократ. – Смерть родных, самых родных – это беда. И я тебя не успокою. Если бы была проблема: со здоровьем нелады – то легче, то проблема... Ее решают. Все другое – то жизнь. Ее живут и забавляются ею, играются. А смерть – беда. Сочувствую. – Экскаваторщик подал руку парню, неожиданно крепко пожал неуклюже поданную его... – Некому могилу, говоришь, выкопать... Кх. А машина эта?.. – Похлопал экскаватора, как коня-динозавра, – зачем?
– Да...
– Эта японская техника точна, как скальпель. Тебе даже не придется лопатой подправлять. Разве что для видимости... как для мамы... Где будем делать... яму?
Предложение было настолько неожиданным, деловым, что весь холодный комок в горле Андрея как обида на все село, весь черный мир, растаял под большим телячьим сердцем-солнцем.
– Да там, на могилах... возле прадеда с прабабушкой, где вся наша семья. Недалеко отсюда.
– Ну так поехали. Садись. Андрей залез в живот «динозавра».
– Мы из переселенцев по маминой линии. Деды не хотели, чтоб их тут закапывали. Все надеялись вернуться домой, за Буг... к Богу. Не судьба... Возвращались Домой, где Дом пишется с большой буквы.
Наюк задумался. До своих семнадцати лет он уже пережил несколько бед – похорон родных ему по крови людей. Но этот был ужаснее – похороны мамы. Бледный и оцепенелый, сидел возле надменного снаружи экскаваторщика и смотрел в даль, глубокую даль.
– А как... тебя звать? – неожиданно для самого себя спросил парня.
– О... меня звать Феофан Куць.
– А меня – Андрей Наюк.
– На что?..
– На-юк. Фамилия такая: На-юк. У нас здесь многих людей на –ук–юк: Романюк, Глинюк, Петрук, Шевчук, Гнатюк, Павлюк... А я, мы просто – Наюк.
– Надо же так.
«Динозавр» подходил уже к кладбищу, и Андрей засуетился:
– Мои похоронены уже возле новых могил, поэтому выкопать будет просто, ведь так не поехали бы через могилы. Вот налево, налево немного... вон возле белого полотенца на дедовом кресте.
– Вижу.
Куць управлял не совсем уверенно, но осторожно, поэтому сомнения не было, что свое дело он сделает. Мощный прожектор «Камацо», немного поборовшись с полнеющим Месяцем за власть на кладбище, нащупал седеющую от вечерней росы траву и будто углубился в нее, будто уже копал светом. В объемной кабине экскаватора запел комар и сразу же бескровно утих.
– Вот он, твой крест, – Куць нацелил прожектор как раз на вышитое ветром и дождем полотенце на могиле. – Копать?
– Ага. Вот здесь, – Андрей выскочил из Динозавра и начал развязывать то белое полотенце с красно-черными каплями нитей на нем.
– Зачем?! – крикнул Феофан.
– Буду им метить территорию могилы. – И сразу же припал к земле. – Здесь должно быть... голо... начало… к востоку солнца. – Начал притискивать полотенце комочками земли.
– Отойди!
«Ложка» экскаватора величиной в ковш звездной Большой Медведицы упала на землю и откусила большой черный, мясистый ее ломоть, сразу же положив его сбоку с действительно неславянской деликатностью, не почернив даже полотенца.
– А видишь... – сам себе сказал Наюк. – Глубокая...
– Как тайна. Так за инструкцией газовую трубу кладут... – Куць. – А в длину?..
– Мало... Мама маленькая...
– Два метра будет. Включаю бортовой компьютер. Он копает за параметрами с точностью до сантиметра.
Ковш опять скальпельно полоснул тело матери-земли – аж застонали летучие мыши над кладбищенской сторожкой... еще раз, еще раз...
– О! – вскрикнул Куць. – Стоп. Компьютер показывает, что там что-то есть... в земле. Жаль, в «Камацо» нашему секондхендовскому уже не работает кинокамера на ковше.
Феофан соскочил на землю и подошел к свежевырытой могиле.
Андрей еще стоял на месте.
– А ну-ка взгляни, – сказал Куць.
Наюк наклонился к земле и положил на нее руки так, как кладут руки на тесто сельские хозяйки.
– Что-то есть. Твердое...
– Дай-ка и я посмотрю, – подошел Аристократ. – Сейчас дам тебе лопату. – Вернувшись, к экскаватору, принес. – На, пробуй поднять.
Наюк взял и привычными движениями, нежно и сильно задвигал каким-то длинным предметом, поднял его.
– А, это крест! – притронулся к предмету указательным пальчиком и сразу же поплевал на палец Куць. – А ну-ка вынимай его на волю.
Наюк взял находку обеими руками «за ноги» и потянул на золотеющую траву, приговаривая:
– Тяжелая, зараза... как оловянная... и распятие странное какое-то на нем. Будто птичка распятая, летучая.
Феофан подошел к кресту, взял у Андрея лопату и легенько поскреб ею по руке распятого. Царапина блеснула золото-кровяной речушкой.
– Золото?.. – недоверчиво взглянул на Куця снизу вверх Наюк.
– Золото, – с уверенностью знатока-золотостарателя сказал Куць. – И глядя на фигуру, продолжил: – Но это не Христос, это не Христос... А ну покрути, переверни... – Наюк покрутил. – Это, по-моему, Перун... Да-да... Это – распятый Перун. Художественное произведение. Где-то должно быть авторское клеймо, дата. Поищи.
– Андрей при месячно-прожекторном свету дочистил распятия от песчаной земли и внимательно ощупывал его руками.
– Снизу смотри, возле ног, – подсказывал Экскаваторщик.
– О, нащупал! – вскрикнул-вздохнул Андрей. Во. Что здесь пишет? «Ви-ди-бай, Бо-же». И две большие буквы «ХР»...
– А дата, дата есть?..
– Нет.
– Претензия на вневременность, бессмертие...
– И что теперь делать? – наивно спросил Наюк.
– Как думаешь?..
– Есть несколько вариантов.
– Правильно. Но два варвара. Хоть один...
– Отдать на церковь.
– Хах, – странным (к себе самому) смехом ответил Куць. – Какая же христова церковь это богохульство возьмет? Перун на кресте!
– А как ты знаешь, что это Перун?
– Так вот же на венке терновом написано!..
– Хи, а я и не вижу... Думаю, что-то он очень на моего дядю Антона похож.
– Если нам нужны деньги (а по тебе видно, что нужны), мы, партнеры, можем продать распятие: а – как золото, бэ – как золотое произведение искусства. Второй вариант в десятки, может, сотни раз более наваристый... Берусь найти покупателя. Деньги – наполовину. По рукам. – И Феофан Куць протянул белую, утонченную руку сельскому парню.
– Хорошо. Но мне уже пора домой. Мама... Слушай, может, и ты пошел бы?..
– А распятие?
– Спрячем, где-то здесь, в экскаваторе твоем...
– Это не мой экскаватор... Это, здесь – моя земля. Кроме кладбищенской.
– А экскаватор чей же?
– Люлика и Булика. Они торгуют заграничным секондхендом. О заграница! – мечта о загробной жизни... Хочешь, я тебя потом с ними познакомлю?..
– Но это земля колхозная... – удивился Наюк.
– Была когда-то, до развала Империи, а теперь купил ее я, а там, дальше... землю купил американец один, а еще дальше – немец... Через подставных лиц, обычно, так как иностранцам покупать землю еще наш закон не позволяет...
– А чего же она пустырем лежит?.. Непаханая...
– Так ее же экскаватор выпашет. Здесь же газ будет идти!
– Ну...
– Зачем мне сеять и жать? За транзит газа денег будет больше, чем за всю редьку, гречихи, пшеницы, что здесь вырастут. И затрат никаких... А может, еще свой газ здесь геологи найдут?.. Должны приехать.
– А... А что же ты здесь делаешь?
– Уже ничего. – Куць достал мобильный телефон, набрал номер и отменил машину, которая ехала забрать его. – Должны были приехать геологи... Но славянское слово... лирическое. Люлик и Булик завтра вечером еще технику кой-какую подгонят. Газовщики прибудет.
– Это же и наше село можно загазировать! – воскликнул Наюк.
– И ваше, и Лавренцию, и последующие села, через которые, возле которых будет проходить газопровод.
– Но... мне кажется, что экскаватор стоит ближе к Лавренции, чем к Гондване...
– Не знаю... Какое село больше заплатит, к тому и будем ближе копать, так как трубы к каждому дому от магистральной трубы каждый дом уже сам будет дотачивать, как паразиты к крови...
– О, то вы уже по блату проведите ближе к Гондване!
– Поговорим об этом позже. Давай докопаем яму, спрячем распятие и...
– Идем к нам... на похороны.
– Слушай еще, твой отец?..
– Я его не помню. Он погиб в Афганистане...
Неожиданные знакомые докопали с помощью бортового компьютера яму, спрятали под сиденье экскаватора Распятие, ключ от которого Куць повесил себе на шею, и молча пошли в Гондвану.

2. СИМВОЛИЧЕСКАЯ НАХОДКА И ГОНДВАНЦИ

В кирпичном, не самом худшем в Гондване доме, лежала молодая покойница, вокруг которой сидели ближайшие братья по крови и братья по судьбе – соседи, коллеги, друзья. Провожали душу в другой мир, не все и не до конца веря в его существование.
– Где же тебя носит? – спросила, увидев Андрея, деловая и траурная его тетя.
– Яма уже готова, там, где мы и договаривались, – ответил парень.
Она недоверчиво посмотрела на племянникового знакомого, но не спросила ничего.
– Это Феофан. Он... Газ проводит, – сам отрекомендовал как можно проще Куця Наюк.
– Иди еще к Дремлюге, пусть привезут гроб и крест. Я уже заказала, – еще сказала тетя и растаяла в желто-земляном вечере.
Те, что собрались сидеть всю ночь, лоскотали воспоминаниями души, темные от горя и ночи.
– Как я понял, ты остался сыро... сам практически, – посмотрел на Андрея Феофан, хотя в целом при разговоре никогда не смотрел в лицо собеседника. – Что будешь делать? Школу заканчивать, как я понимаю, тебе нет смысла.
– Я же отличник...
– Это в советский период у тебя были шансы выучиться – и стать, как говорят, человеком. При теперешней анархии жизненная игра, лестница к счастью-небу имеет только два зубца: нижний и верхний. Или ты господин – или пропал.
– Господин, господин... пан-пропн... – забормотал Наюк, имея в виду газ пропан.
– Да-да. На газе держится наибольшее барство мира теперь. На газе и нефти. Когда-то земля была товаром.
– Ну и что ты предлагаешь?
– Предлагаю упасть на газ, сколотить «капусту» и – гулять, потому что «кто понял жизнь, тот не работает».
– Гулять в мир?
– А что ты здесь? Хозяйствовать будешь? Сомневаюсь. Ты кочевник, а не плугатарь по крови. В людях я «понятие имею».
Все молчали. Все молчало.
Во дворе Наюка нездешне обозвался третий петух. За ним другие – в разных местах поселения. Очевидно, петух наюков был главный.
Смотреть на покойницу было страшно. Если бы не случайный знакомый, Наюк был бы сейчас не такой... Этот Куць отвлек его от мамы, от горя-боли, от чего-то главного, артезианского... Он давал какую-то фосфорную надежду, появившись будто из газовой более глубокой скважины, тянул за собой, от корня, от земли. И доводы его были логическими и романтическими одновременно. «Действительно, что же я буду делать теперь здесь, где все пропитано смертью и пустотой? – думалось Наюку. – Там...»
– То я слышал, что вы уже газ наконец до нас копаете, – подсел к Феофану какой-то классический сельский дедушка.
– Роем, деду, роем...
– Советы не провели гау, а самостейна Украина, смотри, дает... – продолжал дед, который, очевидно, был и ветераном труда, и войны, и в целом бытия и, пройдя все стадии печали, стал наконец счастливым, простым и сильным духовно, как ветер, но небезразличным...
– Дает-дает, самостейна, всем дает... – просуммировал Куць.
Дед, казалось, одним глазом засмеялся, а вторым заплакал. Пошаркал к дверям.
– Это наш пасечник. Его называют Прораб, – просуммировал его вход-выход Андрей. – Он как не пьет – то нормальный, правильный мужик... И пчелы его любят...
– А как пьет?..
– То пьяный. Надолго. Спит на пасеке. Любит дурачком притворяться.
– Это давняя полесская привычка.
Наюк еще раз взглянул на маму и понял, что яблоко, которое ему подкатило к горлу где-то снизу, из корней предка, сейчас разорвется, сочное, сладко-соленое. Что он уже не сможет контролировать эти приливы-отливы крови к сердцу, плазма которой недаром имеет тот же состав, что и вода моря... Поэтому Андрей неожиданно выбежал в утро и дал в садике волю... этому яблоку. Яблоко любило волю...
Вышитая крестиком космическая даль, как магнит, притягивала его и пугала, как кладбище, мистическая, полумертвая-полуживая, тайную страсть к которой он всосал с молоком Млечного Пути. Первые снежинки всегда напоминали ему цвет райских яблонь, под которыми думают о нем души его предков. А он, отравленный печалью, имеет от них единственную эту нежно-холодную весточку, которая тает от ласки и дольше живая в безразличии.
В конечном итоге, Андреева мука дошла до наивысшей ноты-слезинки – и скатилась в бездну, словно душа сделалась телом.
Ртутно-рябиновое утро росло в яблочно-синий день, день похорон Андреевой мамы.